Московский
Городской
Психоэндокринологический
Центр
Уважаемые посетители! Просим вас в случае признаков простуды воздержаться от посещения Центра.
+7 (495) 691-71-47

с 9:00 до 21:00
Без выходных
Записаться на приём

Феномен «мертвой матери»

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ВЕСТНИК
№ 10, 2002

О. Павлова

«Основное настроение человека — депрессия за исключением праздников».
Д.Винникотт

Эту статью мне хотелось бы посвятить рассмотрению некоторых, на мой взгляд, основных особенностей феномена «мертвой матери», его теоретических и клинических аспектов. Затронутая нами проблема приобретает в настоящий момент особую значимость в клинике психических заболеваний, так как она имеет самое непосредственное отношение к травме и к депрессии, которые в последнее время стали актуальными факторами психической патологии в современном мире и в частности в России.
Феномен «мертвой матери» был выделен, назван и изучен известным французским психоаналитиком Андре Грином сравнительно недавно. В работе «Мертвая мать», вышедшей в свет в ] 983 году, и пока не переведенной на русский язык, Грин использовал в качестве парадигмы изучения психических явлений детский ответ на травматическое разрушение связи между ребенком и матерью на самых ранних периодах жизни индивидуума. Эта работа поднимает определенные фундаментальные теоретические вопросы в отношении реконструкции прошлого и взаимосвязи между травмой в младенчестве и раннем детстве и последующей психопатологией. Введенное им в психоаналитическое употребление символическое понятие «мертвая мать» можно по праву назвать базовым по отношению к исследованию происхождения травмы и проблем ее реконструкции. А также очень важно отметить, что феномен «мертвой матери» может быть увиден как освещающий некоторые основные моменты психодинамики личности в парадигме практики и теории психоанализа.
Исследуя истоки развития личности в онтогенезе, Андре Грин вслед за Карлом Абрахамом считает отнятие от груди центральным моментом в психоэмоциональном развитии ребенка. Но, в отличие от многих других исследователей, он говорит о том, что потеря груди не всегда становится драматичной для ребенка. «Страх, тревога потери объекта живет в каждом из нас», — пишет Андре Грин, и для нарушения развития, с его точки зрения, должны быть созданы необходимые условия. В качестве главного пре-диспозиционного фактора, способствующего психической травма-тизации, он выделяет депрессию матери. В этом отношении важно сразу отметить, что материнский аффективный уход от младенца или маленького ребенка это относительно часто встречающийся, общий случай, в то время как, например, синдром «мертвой матери», который обнаруживает тяжелую психопатологию, является достаточно редким в клинической практике. Важную роль в разнообразии реакций ребенка на эмоциональное отсутствие матери играют внутрипсихические селективные процессы, работающие над изживанием травмы. В связи с этим А. Грин акцентирует наше внимание на имеющей место разнице в депрессивном существовании матери либо как на хронически депрессивной, либо как на матери, которая внезапно на один день становится таковой.
Что же может стать причиной, погружающей мать в депрессию? А. Грин выделяет следующие жизненные стрессовые ситуации: обман мужа, смерть родителей, прерывание беременности, выкидыш. Эти моменты, запускающие депрессию женщины, что имеет большое значение в клинике аффективных нарушений, могут быть передающимися из поколения в поколение от матери к дочери. Для описания этих случаев Грин использует термин С. Ле-бовиси «трансгенерационная передача». Мы не случайно акцентируем внимание на этих идеях — они имеют непосредственное практическое применение в психотерапии пациентов с тяжелыми депрессиями. Проведение параллели между материнской депрессией и запускающими ее факторами у пациента с аффективной патологией приводит не только к имеющему особую терапевтическую ценность пониманию того, что мать была больна, но и к осознанию идентификации с матерью и с ее расстройством. Смещение акцента у одной моей пациентки с переживания матери как не желающей понять ее и дать ей то, что она просит, а именно позитивные чувства любви и привязанности, на восприятие матери, как не могущую их дать, привело к серьезным терапевтическим сдвигам в нашей работе с ее депрессивным мироощущением.
В терапии пациентка К. смогла отделить свой мир от ощущения себя существующей в фантазии с кладбищами, гробами и мертвецами, то есть от мира матери, живущей неоплаканной потерей внезапно ушедшего из жизни мужа. И что удивительно, она смогла в терапии протянуть трагическую ниточку событий вглубь времен, и «вырисовалось древо жизни с корнями, погруженными в прошлое» (Лебовиси С, 1996). Как оказалось, дедушка, муж бабушки моей пациентки по материнской линии, по семейному преданию, погиб очень молодым, когда мама моей пациентки была еще маленькая. Суть произошедшего заключ&тась в том, что он знал, что погибнет, и бабушка это знала, но не удержала его. Такая же «случайность» имела место и в семье моей пациентки, когда ей было 7 лет. Ее отец, улетая на самолете в отпуск, почему — то предполагал, что самолет разобьется и мама тоже магически чувствовала, что может случиться непоправимое, и все-таки отпустила его. Данная семейная история является своего рода «трансгенерационным мандатом» С.Лебовиси, передающимся из поколения в поколение в данном случае от бабушки к матери и до моей пациентки. Это повторение драмы прошлого в терапии мы с моей пациенткой смогли увидеть воочию, когда ее гражданский муж собрался ехать в Чечню на поиски своего пропавшего друга. В тот момент моя пациентка пришла ко мне на встречу со словами, что она думает, что ее мужчина погибнет, и она останется безутешной вдовой, и она точно знает это, но не может его не отпустить. Поднятые ситуацией переживания вывели нас на мысль о том, что есть некая связь между ней, матерью и бабушкой, которая обеспечивает некую преемственность и принадлежность ребенка этого рода к матери. Счастливая девочка и недепрессивная молодая женщина, имеющего живого мужа не могла бы быть дочерью своей матери. Целью мандата было передать потерю и существование в депрессии, дабы сохранить пространство отношений и связь с матерью.
Что же мы видим в этой особой реальности, в пространстве ранних диадных отношений? Мать, по мнению А. Грина, находится рядом с ребенком и в то же время она погружена в состояние депрессии. Ребенок не знает, что заботит мать. Эмоционально отвергающая ребенка мать не может понять его и, соответственно, дать то, что ребенку надо. Сложившаяся ситуация приводит к серьезным изменениям в психике ребенка, который не знает, что же на самом деле происходит. Именно в этот момент ребенок теряет всякое значение отношений с матерью, что в последствии в течение жизни найдет отражение в обесценивании и потере отношений с другими людьми. Мы можем резюмировать, что чувство, которое устанавливается у ребенка в самых ранних отношениях с его матерью, является базовым, на основании которого и складывается его дальнейшие взаимодействие с другими людьми. Приходя в терапию, пациенты с такими трудностями психического функционирования не могут понять, как аналитик может помочь им в их тяжелой жизненной ситуации. Ими, как правило, владеет сильный страх формирования отношений. По этой причине они с трудом устанавливают перенос, и, если это все же происходит, то проецируют на психотерапевта образ своей депрессивной матери, видят терапию как «мертвые отношения» и в соответствии с этими переносными условиями испытывают в анализе чувства, что это все только некоторое добавочное страдание к уже имеющемуся у них. В качестве примера отвержения терапевта пациентом как реального помогающего объекта, приведу небольшой, но точно отражающий описанную нами проблематику «мертвого анализа» и «мешающего аналитика» фрагмент из первого сна, принесенного моей пациенткой в терапию: " Я тяжело иду в гору, у меня в руках велосипед, на котором я не могу ехать, и я вижу женщину, она идет со мной рядом и запихивает палку в крутящееся колесо велосипеда«. Спектр оценок пациентов с феноменом «мертвой матери» колеблется от полного игнорирования психотерапевта и его роли в судьбе пациента до активного непринятия всего комплекса мероприятий анализа.
В настоящее время некоторыми исследователями феномен «мертвой матери» рассматривается не как единое пространство психического расстройства, а как область нарушений, имеющих некоторое психопатологическое разделение. Например, А. Мо-делл (Kohon, 2000) предлагает ввести следующие клинические категории и отделить синдром «мертвой матери» от комплекса «мертвой матери». Термин «синдром «мертвой матери», с его точки зрения, может быть использован для того, чтобы описать в крайней степени злокачественный клинический симптомоком-плекс, который А. Грин видит как ситуацию, при которой имеет место первичная идентификация с эмоционально мертвой мате-, рью. В то время как термин «комплекс «мертвой матери» А. Мон-Делл предлагает использовать для того, чтобы показать возможность целого спектра индивидуальных ответов ребенка на хронически депрессивную, эмоционально отсутствующую мать. Как пример комплекса «мертвой матери» А. Монделл приводит воспоминания известного психоаналитического исследователя Гюн-трипа. В работе «Мой опыт анализа с Фейерберном и Винникоттом» Гюнтрип рассказывает о том, как он реконструировал с Д. Винникоттом свой детский опыт депрессивной и эмоционально недоступной матери, не смотря на то, что сам он не страдал от синдрома «мертвой матери». В Гюнтриповских исследованиях самого себя можно обнаружить лишь некоторое присутствие комплекса «мертвой матери», который в его случае не вел к эмоциональной омертвелости, то есть идентификации с депрессивной матерью и выражался только в гиперчувствительности к шизоидным состояниям ухода других людей. Сходное проявление патологии комплекса «мертвой матери» я наблюдала в процессе первого года психотерапии с одним моим нарциссическим пациентом. У данного пациента я не обнаружила тотальной идентификации с мертвой матерью. Но, не смотря на то, что он был в достаточной мере эмоционально наполненным, он очень остро, агрессивно реагировал на проявление малейшего невнимания по отношению к его личности со стороны работников сферы обслуживания. Эти эпизоды игнорирования оценивались им как недопустимая оплошность с их стороны, за которую «менеджеров, занимающихся непонятно чем, надо выгонять с работы». Такие моменты вызывали у него бурю агрессивных чувств. Мой пациент считал, что это их «долг». Он с ударением произносил словосочетание «святая обязанность», за которую они получают деньги, заметить его, стоящим у справочного окошка и заняться им, или объяснить ему, почему в данный момент они не могут уделить ему внимание, иначе его чувства становятся нестерпимыми и ищут выход лишь в частично осознаваемом им агрессивном поведении. Я интерпретировала его возмущение как «младенческий плач», как попытку привлечь мое внимание, которое он не чувствовал из-за активации трансферентных переживаний комплекса «мертвой матери». В этот момент, возможно, он бессознательно ассоциировал меня со своей матерью и внутренне ощущал, что для того чтобы ему докричаться до «эмоционально глухой» матери ему надо делать это сразу и изо всех сил.
Рассмотрим теперь некоторые другие интересные с клинической точки зрения особенности феномена «мертвой матери». По мнению А. Монделла, комплекс «мертвой матери», функционирующий в психике индивида, не развивается с течением времени в синдром «мертвой матери». Таким образом, мы фактически имеем две независимые составляющие феномена, которые, как мы рассмотрели ранее, принимаются разными авторами, и в том числе А. Грином, как два различных самостоятельных психических нарушения. К примеру, ранняя потеря мысленного объекта, всегда удовлетворяющего, с точки зрения А. Грина, может приводить к двум исходам: к депрессии или к пустоте психоза. А. Грин называет ощущение переживаемой индивидом тотальной пустоты — бланковой депрессией, которая имеет отношение к отсутствию эмоционального вклада или декатексиса. Эти декатектированные состояния возникают из-за потери значения отношений, о чем мы уже упомянули выше. Как образуется эта пустота? Для этого мы остановимся более подробно на описании процесса катексиса. Мы знаем, что каждый образ или объект в психике человека обязательно катектируется. Это значит, что в его психическую репрезентацию происходит некоторое энергетическое вложение.
Таким образом, по А. Грину, «катексис» — это то, что делает жизнь человека плохой или хорошей, но обязательно имеющей значение. Важным моментом является также утверждение А. Грина, что человек открывает катексис только тогда, когда ощущает, что теряет его. Эта потеря катексиса, которая играет ключевую роль в формировании феномена «мертвой матери», происходит приблизительно на 8-9 месяце первого года жизни ребенка, когда формируется привязанность к матери. В этот же момент ребенок начинает узнавать фигуру отца, как третье лицо, участвующее в его отношениях с матерью. Но сам «комплекс или синдром „мертвой матери“», по мнению А. Грина, проявится значительно позже, уже в Эдиповой ситуации. В этот момент среди прочих психодинамических факторов отмечается присутствие сильного желания матери в Эдиповой констелляции. Но это желание, по мнению А. Грина, не включает в себя мать, оно имеет вложенный неизвестный объект тяжелой утраты. В этот момент у ребенка может наблюдаться компенсаторная преждевременная привязанность к отцу. В случае младенца женского пола данные отношения сильно эротизируются, девочка думает, что хоть отец сможет быть эмоциональным и «спасет» ее. Но нередко бывает так, что отец оказывается таким же неспособным, как и мать. Описывая происходящее, А. Грин использует понятие «мертвого отца» по аналогии с феноменом «мертвой матери». Но все же, главным фактором формирования феномена «мертвой матери» являются особенности диадных отношений, заложенные ранее, и которые характеризуются как имеющие в своей основе амбивалентную привязанность. На физиологическом уровне мать может оказывать идеальный уход, но эти манипуляции со стороны матери над ребенком имеют невротический вид: насильное кормление ребенка, когда он не хочет или грудь выдается «строго» по часам, стерильное соблюдение чистоты, бесконечная «глажка» пеленок вместо живого общения с ребенком, раннее приучение к горшку. Когда такая мать берет ребенка на руки, мы можем наблюдать демонстрацию отвержения матери со стороны ребенка: он выгибается дугой, отворачивается. В этом ребенке не отражается любовь матери, которая все поглощает сама, и в психическом ребенка возникает «черная дыра». Такая эмоциональная пустота, яма, чернота сопровождается интенсивными переживаниями тревоги. Эта сильная тревога, не является кастрационной, имеющей отношение к Эди-повому комплексу, а скорее возникает вследствие потери объекта. В данном случае мы можем говорить о сепарационной тревоге, обусловленной душевной раной, не связанной с телесными повреждениями как при страхе кастрации на фаллической стадии. Одна моя пациентка, ощущающая постоянное беспокойство по поводу своей матери, рассказывала, что все лучшее, все лакомые кусочки доставались и достаются не ей, а ее матери. Она твердо уверена в этом, что так было всегда, даже когда она была совсем маленькая,. Именно ее мать занимает место в «центре тепла», а о себе она говорит: «я всегда с краешку, чуть — чуть греюсь». Пациентка К. произносит эти слова с горечью, болью и обидой.
Такая вышеописанная нами «дыра» в психике индивидуума является следствием наблюдаемого деструктивного материнского отношения к ребенку. Ребенок теряет свою мать, но не реальную, а воображаемую, и у него к матери на этом этапе не возникает ненависти, вместо нее есть только рана и боль как реакция на душевную травму. С утратой символического объекта осуществляющего первичный уход теряется либидонозно-сексуальный ка-тексис, не происходит либидонозного вложения в объект. В этот момент ребенок погружается в депрессию и перестает развиваться. Это может выражаться в сильном замедлении физического развития, особенно отражаясь на росте ребенка. Эти дети часто имеют недостаточный для них рост и вес. Такой процесс либидонозного изымания объекта матери из «головы» ребенка А,Грин называет декатексисом или психическим убийством матери ребенком.
На втором этапе формирования структуры «„мертвой матери“» происходит бессознательная идентификация с мертвой матерью и вторичное заполнение образовавшейся «дыры» ненавистью, что может выражаться в зеркальной симметрии отношений между матерью и ребенком. Как пример можно привести слова одной моей депрессивной пациентки о том, как они с мамой обмениваются взглядами ненависти: в глазах матери она видит отражение своих скрываемых чувств.
Обобщая вышеизложенное, можно сделать следующий вывод, что феномен «мертвой матери» является следствием двух целенаправленных движений в одном процессе потери: сначала преобразование и аннулирование вклада первичного материнского объекта и затем идентификация с инкорпорированным объектом, который на деле оказывается мертвым.
Еще одним важным моментом, который стоит отметить, является то, что в описании процесса интернализации «мертвой матери» как объекта А. Грин использует термин «имаго», так как он имеет непосредственное отношение к конструкции пациента или, по — другому, к внутренней репрезентации матери, которая не обязательно эквивалентна памяти о настоящей личности матери. Употребление термина «имаго» указывает нам, прежде всего, на то, что идентификация с «мертвой матерью» является бессознательной. Но при этом, однако, все же нельзя совсем исключить роль исторической матери в образовании ее внутренней объект -репрезентации. По этой причине необходимо более подробно остановиться на некоторых моментах исследований, связанных с интернализацией образа матери. Надо сразу отметить, что на сегодняшний момент имеются разные взгляды на некоторые проблемы, связанные напрямую с комплексом и синдромом «мертвой матери». Например, точка зрения А. Монделла отличается от выводов А. Грина в одном очень важном моменте. Последний утверждает, что успешная психотерапия пациентов может открыть память о периоде материнской эмоциональности, который предварял ее депрессию. Изученные же А. Монделлом случаи подтверждают, в отличие от гриновских примеров, совсем другой жизненный сценарий. Материнская мертвость, по мнению А. Монделла, не переживается как дискретный эпизод с началом и концом. Таким образом, он не находит того периода, где мать была бы эмоционально жива. С точки зрения пациентов А. Монделла, реконструкция образа матери, приводит их к тому, что мать видит-, ся ими скорее как имеющая постоянный характерологический дефицит, нежели чем страдающая от временно ограниченной депрессии. А. Монделл отмечает, что некоторые его пациенты вообще не распознавали материнскую депрессию как таковую. Исходя из этого соображения в многих случаях работа психоаналитика по реконструкции материнского эмоционального отсутствия и депрессии имеет важный терапевтический эффект, так как некоторые из этих пациентов свято верят в то, что их мать отвернулась от них из-за присущей им от рождения дефективности и плохости.
Феномен «мертвой матери» может также иметь место в случае, если мать отрицает, что у ее ребенка есть внутренний индивидуальный мир, отдельный от ее собственного. Этот факт может быть связан с отсутствием у нее опыта переживания чувственного мира других людей. Последствия такого отрицания матерью внутреннего мира ребенка могут быть опустошающими. Признание уникальности психического мира ребенка матерью будет эквивалентно признанию, что он психически живой. Если этого не происходит, то налицо некий факт отрицания матерью, что этот ее ребенок — живой человек. Следующим шагом в этом направлении будет вывод о том, что такие чувственно неспособные матери, не признавая психическую живость своих детей, желали, чтобы их дети не существовали, чтобы их младенцы были мертвы. Такому ребенку не пожаловано разрешение быть личностью, существовать как имеющему мир, уникальный и отдельный от материнского. Таким образом, непризнание матерью детской психической живости ощущается ребенком как отказ в разрешении к его существованию. Такой отказ ребенку, в свою очередь, приводит к запрещению всех желаний младенца. Это может быть сформулировано следующим образом: если кто-то не имеет права существовать, значит, этот кто-то не имеет права и желать. Отсутствие желаний у ребенка с синдромом «мертвой матери» со временем трансформируется в неспособность испытывать удовольствие. Важно, что у такой личности отсутствует удовольствие от себя самого и собственного существования, удовольствие от «просто быть». И если ему каким-то образом все же удается получить хотя бы небольшое удовольствие, у него складывается стойкое убеждение, что за ним должно последовать наказание.
Есть еще один аспект феноменологии «мертвой матери», указанный А. Монделлом, который обязательно нужно здесь рассмотреть. Он имеет отношение к обработке аффектов. Всеми признано, что нарушение в ранних отношениях между матерью и ребенком вносит свой вклад в относительную неспособность ребенка регулировать свои аффективные реакции. Это положение базируется на том, что младенческие гомеостатические процессы регулируются совместно и ребенком и матерью. Это нарушение в регулировании аффектов может нарастать из-за асинхронное™ в детско-материнских отношениях, так как в соответствии с теорией Биона мать является контейнером и инициатором первоначальной детской тревоги. Наблюдаемый у ребенка страх переживания интенсивных чувств убеждает нас в том, что его аффекты в действительности неконтролируем ы. Если мать эмоционально недоступна для ребенка, она также дистанцирована от себя самой и от своего тела и эта диссоциация между душой и телом транслируется ребенку. Таким образом, мать доказывает свою неспособность содействовать ребенку в его переживании аффективного опыта. В этих условиях самость ребенка будет затоплена или перевернута вверх ногами.
В ряду многих других исследователей феномена «мертвой матери» мы по праву можем назвать имя Даниила Штерна. Он в своей работе «Один способ сделать из ребенка больного», признает, что написал ее под влиянием концепции «мертвой матери» А. Грина. В своих наблюдениях за младенцами, перекликающихся с психоаналитическими исследованиями первого года жизни ребенка Р. Шпица, Д. Штерн увидел и описал младенческую микродепрессию, являющуюся результатом неудачных попыток оживить мать:
«Мать прерывает контакт глазами и не делает попыток восстановить его. В очень малой степени она является отвечающей ребенку. Мать не воодушевлена взаимодействием с ним. Эти материнские посылы вызывают резонанс в душе ребенка: у него также пропадает воодушевление, возникает чувство опустошения, исчезают позитивные аффекты, отмечается мимическая бедность, уменьшается активность. Этот опыт можно описать как микродепрессию».
Д. Штерн отмечает, что после того как все попытки ребенка вернуть мать к жизни, возвратить ее эмоциональность проваливаются, ребенок пытается быть вместе с ней любым способом, а именно путем ее имитации или идентификации с ней. Эти идеи Д. Штерна сопоставимы с точкой зрения А. Грина на его пациентов как на страдающих от первичной идентификации с мертвой матерью. А. Грин считает, что «мертвая мать» — это прежде всего присутствие отсутствующей матери, или он еще называет это явление «мертвым присутствием». Это значит, что такой младенец всем своим видом показывает: «Если я не могу быть любимым моей матерью, я сам стану ей». Эту первичную, всеобщую идентификацию можно назвать центральной характерной чертой, отличающей синдром «мертвой матери» от симптома «мертвой матери». Многие пациенты, по мнению А. Монделла, счастливо избегают синдрома «мертвой матери», благодаря механизму контридентификации. Они становятся противоположностью своей матери, и это позволяет им быть только частично мертвыми, что возвращает им переживание своей индивидуальности, предохраняя их чувство различия между самостью и объектом. По контрасту с этим, в случае первичной идентификации с матерью, индивидуальность пациента полностью потеряна, в соответствии с фантазиями пациента как будто затоплена внутри его матери. В этом случае личность состоит из интернализованных элементов, пережитых ребенком материнских бессознательных установок. К примеру, мать, которая выглядит как «хорошая» может переживаться ее дочерью на самом деле как наполненная ненавистью. Соответственно дочь может идентифицироваться с этими ложными аспектом личности матери и также быть «хорошей» как и ее мать, но с подстилающими эту «хорошесть» чувствами ненависти. Мать игнорирует внутренний мир дочери, а дочь, в свою очередь, конструирует свое психическое исходя из того, что она воспринимает как материнские бессознательные установки. Этот механизм и является тотальной идентификацией с мертвой матерью, которая не способна любить других и вообще кого бы то ни было.
Д. Штерн в связи с этим ввел очень полезную и точную метафору в отношении феномена «мертвой матери». Он назвал ее «схемой быть с...». Эта концепция достаточно точно описывает состояние ребенка находящегося лицом к лицу с депрессивной матерью. Она отражает нарушение в развитии и может быть использована как парадигма хронической травматизации, которая является результатом ранней нарушенности отношений между ребенком и матерью, которая неоднократно на протяжении всей жизни подтверждается.
В настоящее время мы с уверенностью можем сказать, что если не брать во внимание психотических пациентов, синдром «мертвой матери» остается одной из наиболее трудных проблем, с которыми можно встретиться при психотерапевтической работе с пациентами. Патология феномена «мертвой матери» включена в тяжелые шизоидные, аутистические и нарциссические расстройства и проявляется, по мнению А. Грина, лишь в переносных отношениях в психоаналитической психотерапии или психоанализе. Очень часто пациенты с такой патологией не жалуются на депрессию. Скорее мы слышим следующие нарциссические запросы: мне скучно, у меня внутри пусто, мне холодно, мне нечем себя занять. Если мы все же диагностируем синдром «мертвой матери» у обратившегося в психотерапию, то работа с таким пациентом должна начинаться с создания безопасной атмосферы лечения, с принятия такой личности со всеми ее тяжелыми переживаниями. И мы, прежде всего, должны задать себе вопрос, можем ли мы вынести его, испытываем ли мы эмпатию по отношению к данному человеку. Дальнейшая тактика работы в психотерапии должна быть направлена на создание внутреннего принимающего и любящего образа матери. Очень важно в данной ситуации для психотерапевта уметь молчать, не фрустрируя этим пациента, терпеливо ждать, пытаясь эмпатически вчувствоваться и понять, что он хочет сказать. Индивидуумы с феноменом «мертвой матери» требуют более внимательного отношения, большего эмоционального вклада со стороны психотерапевта, чем пациенты с другой патологией. Очень важно в этом отношении для терапевта не быть внедряющимся, попытаться дать подпитку слабой части Я. Такие пациенты, не получая поддержки, стремятся быстрее покинуть терапевта или могут развивать сильный эротизированный или негативный терапевтический перенос и бессознательно манипулировать психотерапевтом, требуя причинения ему страданий для подтверждения ранних травм.
Таким образом, наличие некоторой базы теоретических знаний о феномене «мертвой матери» может стать важным фактором, способствующим своевременному распознаванию и верной диагностики симптома или синдрома «мертвой матери», что в свою очередь будет залогом продвижения и успешности терапии тяжелых личностных расстройств.

Литература
1. Абрагам К. Исследования о самой ранней прегенитальной стадии развития либидо. II Классический психоанализ детского возраста/ Под ред. В.А. Белоусова. Печ. с изд. «Психологическая и психоаналитическая библиотека под. Ред. проф. И. Д. Ермакова. Вып. XI. М., 1924». Красноярск, 1994.
2. Асанова Н.К. Лекции курса «Детский психоанализ». 1996.
3. Лебовиси С. Относительно трансгенерационной предачи: от филиа—ции к аффилиации. // Проблемы детского психоанализа. № 1-2. М, 1996.
4. Менцрс С. Психодинамические модели в психиатрии / Пер. с нем. Э.Л. Гушянского, М,: Алетейа, 2001.
5. Психоаналитические термины и понятия: Словарь/ Под ред. Барнесса Э. Мура и Бернарда Д.Файна/ Пер. с англ. A.M. Боковикова, И.Б. Гришпуна, А.Фильца. М.: Независимая фирма «Класс», 2000.
6. Стерн Д. Дневник младенца: Что видит, чувствует и переживает ваш малыш./ Пер. с англ. М.: Генезис, 2001.
7. Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа./Пер с англ. и нем./ М: ООО Апрель Пресс, ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999.
8. Фрейд 3. Художник и фантазирование / Пер. с нем. / Под ред. Р.ф. Додельцева, К.М. Долгова. М.: Республика, 1995.
9. Энциклопедия глубинной психологии Том 1. Зигмунд Фрейд: жизнь, работа, наследие./ Пер. с нем. / Общ. ред. A.M. Боковикова. М.: ЗАО МГ Менеджмент, 1998.
10. The Dead Mother: The Work Of Andre Green, edited by Gregorio Kohon, published in association with the institute of psycho- analysis. London: Routledge, 2000.