ДИСКУССИИ
Л.Э. Комарова
Беспорядок в государстве начинается с неправильного употребления слов.
Конфуций
Темой моего сегодняшнего выступления является опыт занятий психоанализом в стране, где его нет, поэтому я позволю себе начать с некоторых личных впечатлений.
Когда я вступила в Российскую психоаналитическую ассоциацию, а это было несколько лет назад, я рассматривала изучение психоанализа как приятное интеллектуальное хобби. Сегодня это стало, как и для большинства моих коллег, профессией. Надо сказать, профессией увлекательной, открывающей новые перспективы, возможности интересных контактов и получения нетривиальных знаний. Однако в последнее время у меня нарастает ощущение дискомфорта, того дискомфорта, который обычно бывает связан с вольным или невольным обманом, когда ты выдаешь себя или тебя принимают не за того, кем ты являешься.
Я чувствую замешательство, когда (а это бывает все чаще) ко мне обращается, к примеру, студент с просьбой провести с ним тренинговый анализ, необходимый ему для получения диплома психоаналитика. Сами по себе объяснения, в каком смысле нашу работу можно назвать психоанализом, а в каком нельзя, не устраняют это ощущение дискомфорта. С самого начала между нами возникает определенный обман и непонимание, которые неизбежно так или иначе проникают в психотерапию. Приведу лишь один пример.
Мой пациент, студент одного из вновь созданных психоаналитических вузов, крайне серьезно и методично пытался выполнять все правила психоаналитической процедуры, о которых он узнал из книг и лекций. Он старательно пересказывал свои сны, пытался свободно ассоциировать и анализировать свои чувства ко мне. Несмотря на то, что его искренняя старательность вызывала у меня уважение и сочувствие, в отличие от своего пациента, старательно соблюдавшего все параметры сеттинга, я была вызывающе непунктуальна. Все время получалось, что именно к нему я опаздывала, дважды вообще провела сессию, листая книги, сместив ее время на час назад. Полагаю, что моя забывчивость была не чем иным, как отреагированием (enactment). Своим поведением я пыталась показать пациенту, что не являюсь тем психоаналитиком, каким он меня воображает, и игра в психоанализ лишь тормозит нашу работу.
В 1991 г. профессор А.Белкин, президент Российской психоаналитической ассоциации, первой общественной организации, поставившей своей целью возрождение психоанализа в России, в интервью Д.Ранкур-Лаферье, профессору Калифорнийского университета, занимающемуся психоаналитическими исследованиями русской литературы, выразил удивление по поводу быстроты распространения психоаналитических идей в стране, где еще несколько лет назад с работами З.Фрейда можно было ознакомиться, лишь имея на то специальное разрешение. Он сказал: «Прогресс не может продолжаться с такой скоростью, с какой он происходит сейчас, да и не должен. Психоанализ должен развиваться постепенно — таким же образом, как в странах Запада».
Однако профессор А.Белкин оказался не вполне прав. За истекшие годы психоанализ в России развивался не просто быстро, а чрезвычайно быстро. И здесь дело не только и не столько в возникновении новых групп, вовлекающих в орбиту психоанализа все большее число людей, или количестве переводимых на русский язык психоаналитических работ, или увеличении числа научных журналов, имеющих в своем названии слово «психоаналитический» и публикующих оригинальные статьи отечественных авторов.
Представляется, что с появлением нескольких учебных заведений, выпускающих дипломированных психоаналитиков, а также созданием на государственном уровне специальной комиссии, призванной разработать критерии и производить сертификацию специалистов в этой области, психоаналитическое движение у нас в стране приобрело новое качество и статус. Этому способствовали и подписанный Президентом РФ Указ № 1044 от 19.08.96 г. «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа», и шаги, предпринимаемые Минздравом РФ в направлении включения психоанализа в официальный перечень медицинских профессий. Можно констатировать, что психоанализ из предмета частного интереса группы энтузиастов превращается в институционализированную систему образования и лицензирования.
Подобное изменение статуса психоанализа, его институционализация и легитимизация, безусловно, решает ряд практических, прагматических задач, однако и создает свои проблемы. Возникает вопрос: а не ставим ли мы телегу впереди лошади?
Уже с самого начала появление у нас различных психоаналитических ассоциаций и обществ выглядело несколько странным, поскольку среди их членов не было, насколько нам известно, ни одного, который мог бы с полным правом считаться психоаналитиком. Однако имеющаяся здесь доля условности казалась вполне понятной и приемлемой. С возникновением институтов, выпускающих дипломированных специалистов, и созданием системы сертификации мы попадаем в другую, гораздо более зыбкую ситуацию. Западные критерии подготовки специалистов как бы принимаются (студентов обязывают проходить личный анализ и супервизию), но в то же время и игнорируются (так как те, кто их обучает, сами не являются сертифицированными психоаналитиками). Получается, что отсутствие в стране квалифицированных специалистов одновременно и признается и не признается. Подобные очевидные противоречия по большей части остаются без внимания. Лишь иногда делаются стыдливо звучащие оговорки, что хотя у нас в стране пока еще нет психоаналитиков в западном понимании этого слова, но... Акцент здесь ставится на «западном», при этом подразумевается, что в российском понимании они есть. Деление психоаналитиков по географической или национальной принадлежности выглядит на первый взгляд абсурдным (представьте, что речь шла бы о физиках или о музыкантах в западном, восточноевропейском и, наконец, в русском понимании этого слова), однако оно содержит признание того, что мы называем психоанализом не совсем то, что другие.
В чем же состоит особенность и специфичность нашего психоанализа? Возможно, главным здесь является отход от представлений о необходимости личного анализа. Хотя это открыто и не декларируется, и, может быть, до конца и не осознается, без имплицитного принятия этого тезиса было бы невозможным изменение статуса психоаналитического движения, о котором говорилось выше, впрочем, как и широкое недифференцированное употребление слова «психоанализ» и «психоаналитический», наблюдающееся у нас сегодня.
Некоторые последствия подобного отхода становятся очевидными, если обратиться к вопросу о формировании психоаналитической идентичности (identity).
В докладе «Есть ли у психоаналитика уникальная идентичность» М.Парсонс (М.Parsons), анализируя ограниченность исторических попыток определить уникальность анализа через различные формальные критерии, такие как свободная ассоциация, работа с переносом или формирование невроза переноса, пишет: «Нам нужны не только более точные и более специфичные критерии; в конце концов, их судьба будет той же. Нам нужен, вообще, более тонкий подход к этой проблеме».
По мнению автора, сущность психоаналитической идентичности точнее выявляется, если обращаться не к внешним характеристикам содержания или параметрам психоаналитического процесса, а к специфике самого подхода и характерным особенностям личности самого психоаналитика. Парсонс пишет: «Уникальная профессиональная идентичность психоаналитика заключается в его отношениях с собственным бессознательным, поскольку для аналитика психоанализ — единственный уместный выбор, которым аналитик выражает, кем он является; так что когда он занимается анализом, он — именно он сам. Чтобы все было именно так, аналитик должен на протяжении нескольких лет достичь определенных взаимоотношений со своим бессознательным».
Такого рода психологические особенности трудно формализуются. («Возможно, мы в разной степени ощущаем эти качества у наших коллег, но это нельзя формально оценить», — пишет Парсонс.) Но именно их наличие определяет существо истинного аналитического процесса и позволяет психоаналитику быть психоаналитиком, то есть «доверять процессу настолько, чтобы отказаться от желания немедленного понимания», дает ему «внутреннюю свободу быть самим собой, без чего пациент получает меньшую возможность достичь собственной свободы быть собой».
Очевидно, формирование психоаналитической идентичности предполагает прежде всего определенную внутреннюю трансформацию, которая недостижима посредством только формального обучения, а требует усвоения опытного знания.
Небезынтересно отметить, что при обсуждении вопроса о психоаналитической идентичности авторы ссылаются на такие, казалось бы, далекие от психоанализа явления, как карате или дзенские коаны. Одна из аналогий здесь, как нам представляется, состоит в том, что определенный уровень технического мастерства или понимания не может быть достигнут без соответствующих внутренних психических изменений.
В системе психоанализа практикой, стимулирующей необходимые внутренние изменения, является личный анализ. Представление о его необязательности, отношение к последнему как к некой формальной процедуре инициации представляются небезопасными, так как могут вести к появлению, а в последующем и к культивированию своеобразной упрощенной версии психоанализа, которая, имитируя все доступные признаки, внешние атрибуты, будет, однако, лишена его сути.
Рассуждая о разнице между истинной литературой и ее имитацией, В.Набоков писал: «Пошлость особенно сильна и зловредна, когда фальшь не лезет в глаза и когда те сущности, которые подделываются законно или незаконно, относят к высочайшим достижениям искусства мысли и чувства».
В данной связи вспоминается, как один чрезвычайно милый и добродушный человек с нехарактерным для него раздражением доказывал, что абстрактную живопись нельзя назвать живописью, что те, кто восхищается ею, делают это лишь из снобизма.
Похоже часть из того, о чем говорится в этих цитатах, может быть отнесена и к происходящему в российском психоаналитическом движении. В назывании психоаналитиками тех, кто не является таковым, есть что-то от инфантильного механического мышления, наивной веры в то, что если что-то назвать чем-то, то оно этим станет. Этот прием подмены понятий невольно вызывает воспоминания о нашем не таком уж далеком, пронизанном идеологией и двойным мышлением прошлом.
В попытках дотошного копирования внешних атрибутов психоанализа, как в плане проведения психотерапии, так и организации обучения, проглядывает бессознательное желание убедить себя, что психоанализ создается при наличии кушетки или частых сессий, а выполнение нормативов прохождения личного анализа автоматически превратит любого в психоаналитика. Очевидно, идея стремительного создания русского психоанализа фактически на пустом месте вызывает чувство всемогущества, за которым скрывается обида и отрицание ущерба, нанесенного психоанализу в нашей стране.
Мы несколько утрируем ситуацию. Вся работа, которая проделана в плане возрождения психоанализа, несомненно, актуальна. Не исключено, что путь развития, который мы сейчас наблюдаем, единственно возможный. Тем не менее нам хотелось бы привлечь внимание к факту некоторой подмены понятий, которая может оказаться более важной, чем это представляется не первый взгляд.
[1] Представленный текст составлен на основе доклада, сделанного автором на VII Восточно-Европейском психоаналитическом семинаре, проходившем в г. Москве с 29.05 по 1.06.1998 г.