А.Н. Чаликян (Ереван)
В настоящем сообщении приводится небольшой фрагмент психоаналитической работы с четырехлетним мальчиком К. из города Ленинакан (сегодня г. Гюмри, Республика Армения).
Ребенок живет с родителями и шестилетней сестрой. Второй ребенок семьи. Со слов А., матери ребенка, наследственность не отягощена, раннее развитие без особенностей.
Причина обращения к врачу — бессудорожные припадки у К. с потерей сознания, длительностью от нескольких секунд до пятнадцати минут. Наряду с этим мать отмечает у сына капризность, агрессивность (в основном по отношению к матери), страх мышей и нарушения сна.
На первую консультацию ребенка привели оба родителя. К. не отходил от матери, постоянно ныл, капризничал, требовал увести себя. Он не разговаривал и не отвечал как на вопросы врача, так и на вопросы родителей. Отец ребенка был пассивен, редко вмешивался в разговор. О ребенке в основном рассказывала мать, причем сообщая о припадках, так расстраивалась, что вынужденно прерывала свой рассказ. С ее слов, припадки у К. начались в октябре 1988 года, после того, как она испугавшись мыши в его присутствии, громко вскрикнула. К. подошел к ней, и когда она подняла его на руки — потерял сознание. Ей казалось, что он умирает. Что затем происходило — она не помнит. Очнулась лишь тогда, когда ей сказали, что К. пришел в себя. На следующий день припадок повторился. Матери снова казалось, что сын умирает. Она думала, что его уже спасти невозможно и, лишь по настоянию родственников, ребенка отвезли в больницу. Мать и сын пробыли там всего три дня. Со слов А. оставаться дольше не имело смысла, так как лечение (инъекции магнезии) не помогало. В больнице у К. наблюдался самый продолжительный за все время болезни (длительностью в пятнадцать минут) припадок. По настоянию матери ребенка выписали. Через несколько дней после выписки ребенка отвели к знахарю («вах брнох» — знахарь изгоняющий страх, прим. автора). Припадки после этого не наблюдались до декабрьского землетрясения 1988 года, сразу после которого они возобновились.
Указанный и последующие рецедивы припадков у К. всегда наблюдались после того, как А. переживала состояния страха и ужаса. Почти перед каждым припадком К. просился на руки матери и, лишь в ее объятиях терял сознание. У матери же, во время припадков К. наблюдалось состояние, похожее на состояние суженного сознания: она не помнила, что с ней происходило, не осознавала происходящее вокруг себя до тех пор, пока К. не приходил в сознание.
Во время беседы с матерью беспокойство у сына нарастало. Он стал плакать, бить мать. Это сказывалось на состоянии матери: ее лицо стало выражать страдание и тревогу. Она внимательно следила за сыном и поглядывала на дверь в ожидании окончания консультации. Узнав, что наша встреча подошла к концу, К. сразу же успокоился и направился к выходу. Одновременно убавилась и тревога у матери.
На протяжении всей первой встречи усматривалась прямая связь между поведением ребенка и душевным состоянием матери. Наличие подобной связи, исходя из описаний матери, можно было предположить и во время припадков К.: каждый раз, когда А. испытывала страх, К., поднимаясь к ней на руки, терял сознание, а она впадала в вышеописанное состояние.
Представляя данный случай уместно остановиться еще на одном факте, достойном внимания. Это мысли и чувства матери во время припадков сына. Наряду с тем, что с одной стороны она недостаточно осознавала происходящее вокруг, с другой стороны при каждом припадке сына ей казалось,а порою она была почти уверена, что он умирает и его спасти невозможно. В такие моменты она не обращалась за скорой медицинской помощью лишь потому, что думала: «Все равно не успеем в больницу и К. умрет по дороге. Зачем зря мучить его?».
Возникала мысль, что есть нечто, заставляющее ее смириться с предполагаемой смертью сына. Создавалось впечатление, что всякий раз при припадках у К., она как бы подготавливала себя к тому, что он умрет. Объяснить вышеописанное после первой консультации было невозможно. Очевидным было лишь то, что отношения «мать — ребенок» и «ребенок — мать» сложились в своего рода порочный круг, олицетворяющий собой общую как для матери, так и для ребенка проблему.
Конечно, и мать нуждалась в психотерапевтической помощи, но как часто бывает, родители имея проблемы,обращаются к психологу или психиатру по поводу проблем своих детей. Ребенок, будучи «зеркалом» отражающим родительскую семью, в таких случаях является поводом для обращения к специалисту.
В течении первых двух месяцев терапии К. не мог расставаться с матерью во время сеансов. Он плакал, капризничал всякий раз, когда ему предлагалось временно расстаться с матерью. В свою очередь и мать имела трудности в связи с расставанием. Она не делала каких-либо серьезных попыток выйти из кабинета,объясняя это тем, что К. без нее не останется. Даже тогда, когда К. уже желал и мог оставаться без нее и даже сам просил ее выйти, она стояла за дверью и подслушивала.
Во время одного из последующих сеансов, на вопрос, кто и почему дал ребенку имя К., мать, после некоторых колебаний, ответила: «Я, так как, если бы ему дали другое имя, я бы не смогла его полюбить». Сказав это, она стыдливо улыбнулась и опустила глаза.
Напрашивалась мысль, что с именем К. у нее связаны какие-то воспоминания. Дальнейший ее рассказ подтвердил это. Оказалось, что до замужества она имела любимого, которого так же звали К.. Они намеревались пожениться, однако ее мать не дала на это своего согласия, узнав, что они должны после заключения брака выехать на постоянное жительство за рубеж. С целью «причинить своей матери ответную боль» за свой не состоявшийся брак — А. уехала в другой город, но через полтора года, пожалев ее, вернулась обратно.
Еще через несколько месяцев она вышла за муж за другого, которому «все рассказала» и с его согласия назвала ребенка именем К.
Рассказав это,она сильно расстроилась, начала неудержимо плакать: «Я до сих пор часто вспоминаю того человека. Эти воспоминания тягостны для меня. Я чувствую себя виновной во всем этом.». Приступы маленького К. прошли и во время годового периода дальнейшего наблюдения не повторились.
Из истории А. можно предположить, что «порочный круг» отношений между матерью и ее сыном является следствием нерешенной ею проблемы расставания со своим любимым. Назвав ребенка его именем, А. ожидала с помощью этого реализовать свое неисполненное в прошлом желание — быть вместе с ним. В свою очередь ребенок, будучи не в состоянии совместить свой реальный образ с тем образом,который подсознательно приписывала ему мать,испытывал чрезмерные затруднения. Неразрешимая задача, в течении длительного времени стоящая перед ним, привела к образованию патологического защитного механизма, проявлением которого и явились припадки с потерей сознания.
Таким образом, имя ребенка, явившись для матери средством способствующим идеализации образа любимого человека, осложнило отношения мать-ребенок и сыграло важную роль в формировании психопатологии ребенка.