А.В. Литвинов[1]
Сабина Николаевна Шпильрейн (1885 — 1942) по праву считается одним из пионеров российского психоанализа, и на страницах нашего журнала ее имя встречалось не один раз [1, 2, 3, 4]. К сожалению, в отечественных изданиях пока не найти и сотой доли той информации, которую можно почерпнуть из многочисленных зарубежных источников и личности и творческом наследии этого замечательного ученого и врача. До сих пор не изданы на русском языке ее труды (а их у нее более тридцати) , уже давно увидевшие свет на Западе как на языке оригинала (С.Н. Шпильрейн писала преимущественно на немецком), так и в переводе на другие европейские языки.
Многие исследователи указывают на то, что С. Шпильрейн внесла достаточно серьезный вклад в теорию психоанализа [5, 6, 7] и «вплоть до деталей» предвосхитили концепцию инстинкта смерти З.Фрейда [8]. Материал ее личного анализа у К.-Г.Юнга на рубеже десятых годов существенно повлиял на выработку адекватного отношения к одной из важнейших проблем психоаналитической терапии — «переноса-контрпереноса». Ее имя, поэтому поводу более двадцати раз встречается в переписке Фрейда с Юнгом [5 ,9]. Шпильрейн одна из первых заговорила о возможности использования психоаналитического подхода к больным шизофренией и даже в 1911 г. Защитила диссертацию на эту тему. Особенно подчеркивается ее влияние на кристаллизацию идей Юнга, в частности, в отношении его концепции «коллективного бессознательного» [5, 6].
Однако можно ли судить (при всем уважении к вышеперечисленным мнениям) об истинной значимости ученого, не прочтя ни одной его работы? По счастливому стечению обстоятельств (иначе это и не назовешь) совсем недавно племянница Сабины Николаевны М.И.Шпильрейн представила нашей редколлегии сделанные ею переводы на русский язык основных произведений С. Шпильрейн, и одно из них мы публикуем в этом номере нашего журнала. Надеемся, что в скором времени все творческое наследие станет доступным российскому читателю.
Читая работы пионеров психоанализа, порой испытываешь двойственные чувства. Перед знакомством с этими произведениями, надеешься на встречу чуть ли не с божественными откровениями. Но когда очередная такая работа прочитана, ловишь себя на мысли, что ты, скорее разочарован — волшебной амальгамы так и не встретилось. Конечно, что-то остается в памяти, однако, это совсем не то, чего ты так ожидал.
К счастью, разочарование достаточно быстро проходит, если сам занимаешься психоаналитической психотерапией. По-видимому, материалы по психоанализу воздействуют в первую очередь на бессознательное психоаналитика. Основные фрагменты прочитанного интроецируются так же, как это бывает в процессе идентификации, подвергаясь внутренней проработке в психическом аппарате читателя. А вскоре эти идеи, впервые сформулированные даже около ста лет назад, выкристаллизовываются, порой совершенно неожиданно, в практике сегодняшней, обретая тем самым вторую жизнь.
* * *
В 1911 г., пройдя личный анализ у Юнга, для которого она была первой психоаналитической пациенткой, и получив диплом врача в Швейцарии, С. Шпильрейн защищает диссертацию «О психологическом содержании случая шизофрении — dementia ргаесох». В ней она пытается с позиций психоанализа исследовать «хаотичный беспорядок совершенно бессмысленных фраз»1 одной из пациенток цюрихской клиники Бургольцли, возглавлявшейся профессором Е.Блейлером, который «проявлял повышенный интерес к указанной работе».
Сейчас трудно оценить истинную значимость психоаналитических работ к моменту их выхода в свет. Тем не менее, в диссертации Шпильрейн отчетливо заметна не свойственная тому времени черта в оценке психопатологии — не отрицать как попросту болезненное все многообразие переживаний душевнобольного, стремясь любой ценой добиться редукции бреда, галлюцинаций, сенестопатий и др., а на качественно новом уровне лечению. «Тот, кто хочет проверить верность моих выводов, — пишет в своей диссертации Шпильрейн, — должен поступать, как следователь, которому надо так глубоко проникнуть в обстоятельства, чтобы чувствовать каждое слово (выделено Шпильрейн — А.Л.)[2]
В начале века для начинающего психоаналитика это был достаточно смелый шаг — попытаться применить психоанализ к больному шизофренией. Хорошо известно, что в то время Фрейд и его соратники категорически отрицали возможность этого из-за недостаточной способности к переносу у таких пациентов. Отношение к этой проблеме в психоаналитических кругах изменилось гораздо позже [10].
Ценность диссертации обусловлена богатым эмпирическим материалом, собранным задолго до выделения многих психоаналитических понятий, смысл которых кажется сегодня само собой разумеющимся. Так , при анализе символов, к языку которых прибегает ее пациентка, Шпильрейн заметила: при их образовании у больной выражение идеи через отрицательное относительно нее или через „перевертывание“ повторяется достаточно часто. Этот феномен получил в психоаналитической литературе название » обращение в противоположность" и стал описываться как один из механизмов психологической защиты, причем далеко не только при шизофрении.
В этой работе мы находим также описание другого явления, которое много позже Мелани Клейн определила как «проективную идентификацию» [11]. Больная занимается мастурбацией, и это вызывает у нее как у религиозного человека глубокое чувство вины, определенным образом оказывающее влияние на бредообразование. Она полагает, что занятия мастурбацией приводят ее к «закупорке кишечника», которое она ассоциирует с закрытием пищевода раковой опухолью у ее матери. Таким образом, делает вывод Шпильрейн, «больная для образования символов заимствует ситуации у родных, которые интерпретирует затем по-своему».
В диссертации приводится обширный материал, показывающий значимость для исследуемой больной еще одного механизма психологической защиты — проекции. Мучительное ощущение собственной «загрязненности» ненавидимым мужем и занятиями онанизмом уменьшается у нее при помощи бредовых высказываний о том, что так же грязны решительно все кругом. Участвовавшему в ее лечении " доктору Ю ." (речь идет о Юнге. — А.Л.) больная с уверенностью приписывает алкоголизм — порок, от присутствия которого в собственном отце, а затем и в муже она сильно страдала. В другой же группе представлений пациентки алкоголь превращается в сексуальный символ, «оплодотворяющую жидкость», дающую, наподобие семени, новую жизнь.
Вот еще несколько интерпретаций бредовых высказываний больной. В соответствии с одним из них, она считает земля загрязняется , так как во время посева в нее вместе с семенами попадает моча. Шпильрейн считает, что «земля» здесь — это женщина, а «загрязняющий посев» — это половой акт, при котором женщина вместе с семенем воспринимаются также нечистоты.
Особенностью психоаналитической интерпретации при этом можно считать и показываемую исследовательницей связь между динамикой бредовых высказываний и создание мифов. Больная описывает некие «итальянские озера», которые «появляются благодаря расщеплению земли». «Итальянские» в интерпретации — символ красоты, любви для больной. «Земля» — это опять-таки женщина, благодаря расщеплению в теле которой (половые органы) появляется «вода», «озера» (новая жизнь). Такая трактовка, по мнению автора, напоминает «саги о возникновении человека».
Шпильрейн подчеркивает, что «система бреда больного ни в коей мере не бессмысленна, а следует тем же законам, что и сон, который всегда оказывается полной смысла обработкой комплекса». Она также указывает здесь на сходство «современных механизмов сна» с мифологическим образом мышления: «Для исследователей, которые изучают сходство между сном, психозом и мифом, собранный мною материал даст много данных. Такая связь кажется мне мыслимой только благодаря современной действительности давно прошедших образов мышления».
В связи с тем, что больная страдает шизофренией, она, с точки зрения автора, заменяет реальный мир внутренним, наделяя его значением реальности, а эти «глубины Я» состоят отчасти из принадлежащих прошлому представлений, выходящих за пределы личности. «В это прошлое, — заключает Шпильрейн, — больная привносит ее теперешнее переживание. Она не говорит больше: „Я стала загрязненной при половом акте“. Нет, она растворяет равным образом свою боль среди многих аналогичных представлений в общей мировой скорби, которой мы даем приют как наследству наших предков. Она и говорит, поэтому языком мифологического образа мыслей: не она как единица, нет, женщина вообще была загрязнена... Шизофрения вообще, как известно, охотно обслуживает себя неопределенными абстрактными понятиями... — это экстракт из многих отдельных, конкретных представлений, приобретенных в результате длительного опыта; он говорит, поэтому гораздо больше, чем острое конкретное обозначение».
Размышляя, над этим случаем, исследовательница приходит к выводам о природе бессознательного, его статусе «вне времени»: «Бессознательное растворяет настоящее в прошлом... и у будущего берет его самостоятельное значение: личное будущее становится общим филогенетическим прошлым, и последнее приобретает для индивида одновременно значение будущего».
Изучая в своей диссертации с позиций психоанализа механизм возникновения картин бреда и шизофрении, Сабина Шпильрейн указывает на особенно важное значение открытого Фрейдом «обращения в противоположность», которое она усматривает в свойственном больной представлении «сексуальной деятельности при помощи символики смерти». «Причина этого явления, — читаем мы в выводах диссертации, — по моему мнению, заключается в самой сути сексуальной деятельности, а именно — в обоих антагонистических компонентах сексуальности».
Тема двойственности сексуального влечения более полно исследуется в появившейся в 1912 г. работе Шпильрейн «Разрушение как причина становления». Исследователи считают ее основной в творческом наследии ученого [5, 6, 7] и высказывают мнение, что этой работой она во многом предвосхитила фрейдовскую концепцию «инстинкта смерти», которая, как известно, была окончательно сформулирована в работе «По ту сторону принципа наслаждения» (1920). В ней Фрейд ограничивается только одной ссылкой на Шпильрейн, называя ее работу «содержательной и богатой мыслями» [12]. Не вникая в подоплеку этой столь немногословной оценки, рассмотрим наиболее важные положения работы Шпильрейн.
Материалом для монографии послужил клинический опыт автора, почерпнутый преимущественно в анализе невротиков. Кроме того, как считает А. ван Ванинг, известную роль в создании этого произведения сыграли воспоминания Шпильрейн о собственных детских фантазиях и ее интерес к телеологии, философии и мифологии [5]. Здесь нельзя не согласиться с голландской исследовательницей: Шпильрейн в этой работе, как и во многих других, не стеснялась описывать свои собственные переживания, порой весьма интимные и болезненные.
Невротик, никак не решающийся «отважиться на жизнь», предпочитает «стоять в стороне..., отказываясь от риска переживать». Для того, чтобы достичь этого, по мненнию Шпильрейн, он должен «удушить в себе желание, т.е. совершить своего рода самоубийство, что и объясняет частые фантазии смерти, охотно сопровождающие отказ от эротического желания».
Размышляя о природе возникающего при этом регресса, автор указывает на аналогию между процессом размножения у высших и простейших биологических существ. Последние с появлением нового поколения лишаются жизни, из чего автор делает вывод: «если эта собственная гибель служит новому созданию, то она становится для индивида желаемой». Для человека это качество обусловлено его онтогенетическим наследием, дающим о себе знать в определенных условиях, например при неврозе: «...каждая частица нашего существа стремится к обратному превращению в свою изначальность, из чего потом опять проистекает новое становление».
Шпильрейн приводит интересный материал из анализа сновидений и фантазий пациентов-невротиков и психоаналитические интерпретации некоторых мифов. Частые при неврозах фантазии о лежании в гробу, рытье могилы и т.п. она вслед за Фрейдом и Штеккелем рассматривает как символ пребывания в теле матери, дополняя их тем, что «каждый сексуальный символ во сне, как и в мифологии, имеет значение Бога, приносящего и жизнь, и смерть». Пример , подтверждающий это, — образ лошади во многих древних мифологиях, которая предстает в этих мифах и как приносящее жизнь животное Бога Солнца, и как «трупное» животное — символ смерти.
Другой пример автор приводит на основе своей интерпретации «Сказания о Вещем Олеге». В нем, как известно, князю Олегу предсказывается смерть от любимого коня. Именно в тот момент, когда Олег стоит над умершим конем и ругает обманувшего его предсказателя, из черепа коня выползает змея и смертельно ранит князя. Образ коня здесь интерпретируется как сексуальность Олега, а змея — как символ сексуального возбуждения, обращающего против князя.
Развивая мысль, сущность которой определена названием рассматриваемой нами работы, автор разграничивает «инстинкт самосохранения» и «инстинкт сохранения вида». Первый из них — статичен и «должен защищать уже существующего индивидуума»; второй — динамичен и стремится «к изменению и воскрешению индивидом новой формы».
«Никакое изменение, — полагает Шпильрейн, — не может, происходит без уничтожения старого состояния... Смерть есть не что иное, как разрушающий компонент инстинкта становления». И далее: «Инстинкт размножения требует разрушения, таким образом, совершенно естественно, что представления наказания так охотно приобретают окраску сексуального».
В том же 1912 г. Шпильрейн выпустила еще одну интересную работу — «К познанию детской души». В ней она приводит три случая анализа детей из собственной практики, причем один из них — интерпретация собственных детских воспоминаний, рассмотренных с позиций психоанализа.
В частности, она приводит подробный анализ одного своего детского страха, приведшего в более позднем возрасте к страху заразиться инфекционным заболеванием, и показывает сексуальную природу этого страха и многих детских страхов вообще. Она вспоминает, что однажды в детстве ей, показалось, что на комоде в комнате сидят два черных котенка, и неожиданно почувствовала в них угрозу своей жизни — возникло ощущение, что это смерть.
Позже, оставаясь одна в темноте, она стала видеть множество устрашающих животных, чувствуя при этом, что «некая незнакомая сила» хочет оторвать ее от родителей. В это же время " с тревогой и интересом" слушала описание отдельных болезней, которые после этого находила у себя. Уже в пятилетнем возрасте она знала, что роды — это «вынимание» ребенка из матери. Фантазии на тему родов занимали много места в переживаниях маленькой Сабины. Она вспоминает, что в то время, играя, сверлила дыры в земле, надеясь вытащить через них ноги американца, который в соответствии с тогдашними знаниями ребенка должен ходить «вверх ногами» по другой половине земного шара. В своих играх она также наделяла себя качествами «царицы», создающей из глины людей, или «алхимика», смешивающего за обеденным столом остатки пищи и дающего тем самым начало новой жизни.
А как-то раз маленькая Сабина спросила у некой старушки, может ли она иметь ребенка. Та ответила, что нет, так как девочка слишком маленькая, но, шутя, добавила, что она все же может родить... «котенка». Шпильрейн вспоминает, что хотела родить хотя бы котенка, чтобы воспитать из него такое же «интеллигентное существо», как человек.
Затем идет интерпретация приведенного выше страха. Котенок в нем — это желаемый ребенок. Девочка испытала страх, «увидев» его, оттого, что новорожденный ребенок воспринимался ею, как смертельная и опасная болезнь, так как, по мнению автора, «сознательно или бессознательно женщина представляет себе новое существо как растущее за счет старого». Этим предположительно и объясняется появление в скором времени страхов перед инфекционным заболеванием. Комод же присутствовал в фабуле страха именно потому, что за некоторое время до описываемых событий маленькая Сабина уговорила своего младшего брата залезть на этот комод с тем, чтобы молиться Богу и просить его «забрать их к себе» (таким было условие придуманной ею игры).
Эта интерпретация углубляется воспоминанием о своем дяде, который в те годы часто появлялся у них в доме. Этот человек любил «авантюрно» одеваться и пугать детей, заявляя им, в частности, что он Бог.
«Фантазия о взятии Богом (бессознательно — дядей), — размышял над этим примером Шпильрейн, — всегда была для меня окрашена удовольствием, так как я явно имела потребность в замене родительской любви. Лишь угроза отца превратила удовольствие в страх».
Автор видит в этом пример «развития научного интереса из сексуального знания»: индивид интересуется, прежде всего, своей личностью, а потом — теми, кто непосредственно находится рядом с ним. Появление нового члена семьи возбуждает у ребенка интерес к вопросу о небытии и появлении жизни. Этот интерес крепнет, например, при наблюдении за образованием кристаллов во время химического опыта: буквально из ничего на глазах у ребенка появляется красивый кристалл, и, стало быть, думает он, так же искусственно можно создать новую жизнь! Подчеркнем здесь еще раз воспаминание автора о своей увлеченности «алхимией» в детстве.
Эти явно окрашенные чувством удовольствия фантазии, как считает автор, подкрепляются сюжетами многих детских сказок. Подобно их героям, дети часто хотят покинуть родительский дом, чтобы стать королем или королевой. Шпильрейн ссылается на Фрейда, рассказывавшего об одном древнем обычае, по которому отец заставлял покидать дом взрослых сыновей и «на чужбине искать государство и жену». Кстати, в детских сказках многие королевские дети путешествуют.
В этой работе Шпильрейн пытается ответить на вопрос, как из удовольствия, связанного с аналогичными детскими фантазиями, появляется страх. Он происходит, считает она, из сексуального желания, вытесненного в бессознательное, удовольствие при этом превращается в свою противоположность. Для того чтобы вытесненное желание вызывало страх (а так бывает не всегда), нужна causa movens — «причина движения». В приведенном примере такую роль сыграла угроза отца.
«В самой сексуальности, — заключает исследователь, — лежит что-то, что может служить для восприятия таких противоположных чувств, как удовольствие и страх. Новая жизнь возникает за счет старой. A priori кажется, что мы ищем и избегаем ее исчезновения, только более глубокое рассмотрение учит нас другому; я привлекаю внимание к тому, что это — одно и то же содержание, которое иногда импонирует нам как становление, а другой раз — как исчезновение, что и показывают мои анализы. Это — любовь, которая заставляет нас не замечать опасности саморазрушения, даже искать ее с наслаждением. Моя детская любовь к Богу была еще слишком слаба, поэтому угроза отца могла возбудить инстинкт самосохранения и страх перед уничтожением, которое мне казалось становлением».
Большая часть клинических работ Шпильрейн основана на материалах ее анализа маленьких пациентов. Вот названия некоторых: «Символизм и фобии животных у 4-летнего мальчика» (1914) , «Проявления эдипова комплекса в детстве» (1916), «Короткий анализ детской фобии» (1912) , «Происхождение детских слов «папа» и «мама» (1922) , «Ряд небольших сообщений из жизни детей» (1923), «Некоторые аналогии между мышлением ребенка , афазика и подсознательным мышлением» (1923), «Детские рисунки открытыми и закрытыми глазами» (1931) и др.
В других своих работах Шпильрейн высказала много оригинальных мыслей, касающихся, помимо детства, других периодов жизни. Вызывают определенный интерес, например, ее наблюдения в области женской психологии: «Материнская любовь» (1913), «О свекрови (теще)» (1913), «Автомобиль — символ мужской потенции» (1923) и др. По мнению автора, женщины имеют гораздо меньшую возможность удовлетворять свои желания в повседневной реальности. Тем не менее , в качестве компенсации они наделены природой способностью в гораздо большей, чем мужчины, мере «эмпатизировать» с другими и «проживать» свои жизни за кого-то: женщины склонны чувствовать желания и страхи других, будто бы это их собственные желания.
Палитра интересов, нашедших отражение в работах Сабины Николаевны Шпильрейн, намного шире ограниченного объема настоящей статьи. Очень хочется верить, что высказанные ею соображения получат свое развитие именно в России, несмотря на все превратности судьбы. Уверен , что у себя на родине Сабина Николаевна еще получит то признание, которое она заслужила.
И не только среди психоаналитиков.
* * *
«Да, ее имя не относится к числу „великих“, но ранние работы Сабины Шпильрейн вливаются в живой поток процессов и теоретических построений, которые со временем создали сердцевину психоаналитического метода».
Аделина ван Ванинг (Голландия)
* * *
Автор выражает сердечную признательность Менихе Исааковне Шпильрейн за неоценимую помощь в подготовке настоящей работы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
[1] Литвинов Александр Викторович — психоаналитически ориентированный психотерапевт, специалист в области российского психоанализа, член правления РПА.
[2] Цитаты здесь и далее приводятся в переводе М. И. Шпильрейн.